(¯`O´¯)

*./ | \*. *

*./ | \ .*♥*. .

(¸¸.*♥˚*ˏֶ.♥˚ *&emsp;<b>Борис Шапиро-Тулин

</b><i>

"...Странным был той весной месяц нисан. Он хорошо запомнил оглушающую жару, которая установилась незадолго до пасхальных праздников, а потом сразу в один день что-то переломилось в окружающем пространстве, и вместе с туманом, спустившимся с вершин едва приметных гор, в Иерусалим вошли волны такого холодного воздуха, что в пору было опять рядиться в шерстяные накидки.

Он не стал толкаться в плотной массе зевак, движущейся по городским улочкам за тремя узниками, которые с трудом несли на себе перекладины будущих распятий. Он поджидал брата за городской стеной у самого подножия Голгофы, куда все явственнее долетал шум толпы, напоминавший ему тот, что он слышал уже однажды в синагоге Назарета, но там звучали в основном угрозы и проклятия, а здесь - насмешки и торжествующие выкрики. Его бил озноб, но не от холода, который он не ощущал, это был озноб сопричастности к тем смертным мукам, которые должен был здесь на этом холме претерпеть Иисус, и свидетелем которых ему предстояло быть в течение долгих, очень долгих, бесконечно долгих часов.

Одна только фраза вертелась у него в голове: «Господи! Разве не сторож я брату своему?!». Едва он успевал мысленно произнести ее до конца, она снова возникала внутри, сверля мозг огненным буравчиком, и как только заканчивалось последнее слово тот час же выплывало первое и так без конца, по кругу, фраза за фразой: «Господи! Разве не сторож я брату своему?!».
У него еще не созрел окончательный план как уберечь тело распятого Иисуса от глумленья толпы, но он должен был исполнить свой долг, а для этого надо было остаться незамеченным, ничем не выдать своего здесь присутствия, стать камнем, травой, горстью праха, но только не тем, кем он был на самом деле, чтобы ни словом, ни взглядом не выдать задуманное.

===== 2

<i>
Он видел, как из Эфраимских ворот показался отряд римских стражников, а вслед за ним телега с тремя столбами, на которых крепили поперечины, образующие крест. Потом глаза его различили и выделили среди троих, приговоренных к распятию, Иисуса. Одежда брата превратилась в изодранные тряпки, и не взгляд уже, а какое-то иное видение позволило ему под этими лохмотьями различить оставленные ударами бича вздувшиеся и все еще кровоточащие рубцы. Он вздрогнул от соприкосновения с ними, ощутил их пульсирующую, доводящую до исступления боль, впустил ее в себя и не силах вынести ни того, что уже случилось, ни того, что должно было произойти, рухнул, как подкошенный, теряя остатки сознания, превращаясь в то, во что и хотел превратиться - в камень, в траву, в горсть праха, став неприметным ни для стражников, ни для толпы, чьи крики растворились в каком-то гуле, идущем из потаенных глубин земли.

Очнулся он, когда сквозь это непрерывное гудение пробился ритмичный приближающийся звук. Открыв глаза, он с трудом разглядел скачущего во весь опор всадника, который размахивал свернутым в трубку посланием и что-то кричал офицеру, руководившему стражей. По тому как все засуетились, он понял, что отдано высочайшее распоряжение покончить с распятыми на Голгофе, до наступления пасхальной субботы; очевидно прокуратор опасался каких-то волнений, раз его порученец так спешил с передачей приказа. Трое солдат бегом поднялись к вершине холма и тяжелыми молотками раздробили голень у несчастных, неподвижно возвышавшихся на крестах. Ноги их тот час же лишились опоры, тела под собственной тяжестью скользнули вниз, но руки, привязанные к перекладинам, остановили это движение, и, прижав артерии к шейным позвонкам, образовали единый тромб, сквозь который уже не могла пробиться жизнь.

===== 3
<i>
Сдавленный стон пронесся над Голгофой. Он тоже вскрикнул от боли и ужаса, а стражники, тем временем, ткнув копьем под ребра каждого, повалили кресты на землю и, торопясь, освободили от перекладин тела тех, кого только что умертвили.
Он наблюдал за всем этим, словно продираясь сквозь какой-то плотный туман, и лишь только когда слух его снова обрел возможность различать звуки клонящегося к закату дня - выкрики офицера, глухой стук тел, брошенных на дно повозки, пение паломников, спешащих в Иерусалим по северной дороге – когда все эти звуки, слившись воедино, вернули его к действительности, первое, что он ощутил, была тяжелая намокшая от дождя накидка отца и только затем уже какая-то непреодолимая почти нечеловеческая усталость.
Он сделал шаг и вдруг понял, что его правая нога нестерпимо ноет от боли, словно она каким-то непонятным образом тоже приняла на себя удар тяжелого молотка - с тех пор он так и хромал всю оставшуюся жизнь - а левый бок начал пульсировать тяжело и часто, будто это меж его ребер застрял наконечник копья, предназначенный Иисусу.
Смешавшись с группой паломников, он, волоча ногу и с трудом преодолевая боль, вошел под стены святого города.
На узких улочках Иерусалима порывы ветра были гораздо тише, чем у подножия Голгофы, зато дождь, казалось, обрел новую силу; его потоки скрадывали пространство, затушевывали очертания домов, превращали редких прохожих в призраки, неожиданно возникавшие из хлябей небесных и снова исчезавшие в них. Да и сам он разве не превратился сейчас в такого же призрака. 

===== 4
<i>
Все силы душевные и физические были затрачены им на то, чтобы незаметно проследить за отрядом стражников, сопровождавших скорбный груз во дворец, построенный еще при жизни Ирода Великого, а затем так же незаметно забраться на стену, ограждавшую территорию дворца, стараясь не упустить ни единой детали из того, что происходило внутри.
До предела напрягая свое зрение и слух, он впал в странное состояние, когда ему стало казаться, что все, находившееся вне этих стен - дома, люди, их печали и радости, все, что составляло суть привычного каждодневного бытия, обрело вдруг свойство какой-то нелепой фантазии, не имевшей ничего общего с реальностью. Истинная же реальность находилась внутри ограды дворца и была ограничена ничтожной малостью пространства у башни Фессаила там, где остановилась повозка, в которой лежал его брат. В городе говорили, что башня, возведенная в память об убийстве одного из ближайших родственников Ирода, имела мрачную славу покойницкой, куда до погребения сваливали тела казненных. Но ему теперь казалось, что эта страшная башня разделила мир на две неравные части: огромная часть его была давно безжизненной, несмотря на хаотичные нагромождения вымыслов, другая, сократившаяся до размеров тела Иисуса, была единственно живой, ибо в ней и только в ней существовала истинная боль и истинные страдания..."

<b> Фрагмент повести БРАТ ИИСУСА из книги САД СНОВИДЕНИЙ