✔✔Липкин

"ВЕЧЕР И ДЕНЬ С ЦВЕТАЕВОЙ"

_̝̯͈̺̺̈́̎̑_̥̱͇̲̬͈ͧ̏ͮͨ̍̎_̽ͧ̅͒҉̞͇̭͓̜̦͈_̵̻͉̗̭̞͔͍̔͆͛_̫̲͓̩͖̯̂̏ͭ͆̕_͉̭͇̪̻̮͆░̆̈̍͢_͔͈̼͙̣ͭ_̃̓҉͇̙_̺͓̺̜̱͖̺ͪ̆ͮ͒͊̋͞_̢_̠̫̦̲̣̠̓_̤̱̭̺̕_̼̞̏ͧ_̒̎ͭ̌̋̚͡_͙̊͑̈̌_ͭ̉ͦ̌͐ͧ░ͧ̐ͥ̽ͯ̐̈͏̹

<i> 

 "ВЕЧЕР И ДЕНЬ С ЦВЕТАЕВОЙ"

(Фрагменты)

«В конце ноября или начале декабря 1940 года мне позво­нила моя приятельница, поэт и переводчица Вера Звягин­цева: — С тобой хочет познакомиться Марина Цветаева. При­ходи ко мне сегодня вечером.

Я знал со слов Веры, что в молодости она, когда была начинающей актрисой, дружила с Цветаевой, даже одно время они снимали вместе комнату (квартирку?). Услыхав или почувствовав мое удивление, Вера добавила:

— Не пойму, чем объяснить ее желание. Стихов твоих, конечно, она не знает.

Итак, я увижусь с Цветаевой, с той Цветаевой, чью кни­гу «Версты» я в свои отроческие годы приобрел за гроши на одесском развале. Новизна, сила, ярость этих стихов потрясли меня, через несколько дней я знал книгу наизусть. Писатели, мои старшие земляки, рассказывали, что в эмиг­рации она стала поэтом огромным, что у нас ей равны только Пастернак и Маяковский. Мне было известно, что Цве­таева вернулась из Парижа в Москву, что ее муж и дочь приехали раньше, что в старомосковских литературных кругах все о ней говорят, называя ее по имени, как императ­рицу: не произнося фамилии. О том, какая страшная участь постигла С.Я. и A.C. Эфронов, я не знал.

В назначенный час я пришел в Хоромный тупик у Крас­ных Ворот. Двери открыл мне Александр Сергеевич, муж Звягинцевой:

— У нас Марина.

----- 2

<i> 

Первое впечатление: женщина немолодая, начинающая седеть, лицо неровное, серое. Глаза особенные: выразительные при сильной выпуклости. Когда смотрела на собеседника, было неясно, видит ли она его. Быстрые жесты, быстрый, юный поворот головы. Темное, почти монашеское, широкое платье — странного для советского человека покроя. Разговор сначала пошел незначительный. Пили вино, закусывали. Все четверо сидели за накрытым столом, как бы чего-то ожидая.

И дождались: Марина Ивановна поже­лала нам прочесть свою поэму «Попытка комнаты». Пред­варила чтение словами о том, что она никогда не встречалась с Рильке, только переписывалась с ним, и в од­ном письме он обронил замечание: «Какова будет комната, в которой мы встретимся?» Поэма — ответ на этот вопрос. Читала Марина Ивановна наизусть. Читала просто, без каданса, голос свежий, прелестный, чисто московский, но мне показалось, что как-то резко, отрывисто произносила строки, нарочито подчеркивая их отстраненность от при­вычной стиховой музыкальности.»

_________________________

Звягинцева и Липкин тоже читали свои стихи. Потом Липкин пошел провожать Цветаеву, и тут состоялся разговор о калмыках.

Цветаева — «Мне не очень по душе ваш способ перевода. Думаю, что словарь кочевничьего эпоса должен быть прост, груб.»

Липкин — «Калмыки действительно раньше кочевали, образ жизни их и сейчас прост, но их эпос на протяжении веков отделывали буддийские монахи, благодаря буддизму “Джангар” связан с оригинальной индуистской философией. А калмыки вовсе не грубы. Расскажу вам один случай.

----- 3

<i> 

В глубине степи, в слабо освещенном сельском клубе, я слушал одну песнь эпоса. С помощью домбры ее исполнял джангарчи, еще не старый. И вдруг он заснул. В зале наступила тишина. Она длилась несколько минут, пока сказитель не запел снова. Потом я спросил у своего спутника, драматурга Баатра Басангова: “Что же произошло?” Он мне объяснил: сказитель дал знак слушателям, что святые, сладостные звуки эпоса перенесли его на несколько мгновений в нирвану. Слушатели поняли и тоже заснули, как бы удалились из нашего иллюзорного в мир вечный».

Цветаева — «Вот это чудо. Ваш рассказ лучше вашего перевода.»

« — Спасибо. Помните ли вы, Марина Ивановна, что кал­мыками интересовался Пушкин?

Наш гений нашел время, чтобы сделать пространные выписки из трудов монаха Иакинфа Бичурина, посвященных истории калмыков.

В своем «Ехеgi monumentum» Пушкин сначала написал «сын сте­пей калмык». Узнав от Бичурина, что калмыки пришли в приволжскую степь из горной Джунгарии, он слово «сын» заменил «другом».

Цветаева восхитилась:

— Вот это святость. Святая точность. Святость ремесла. Вот так надо работать.

У Земляного Вала мы свернули на Покровку. Прощаясь, Марина Ивановна неожиданно предложила:

— Хотите прогуляться по Москве?— Когда? — Я был польщен.— Завтра. С утра.

— Заехать за вами на такси?

— Нет, будем долго ходить пешком. Я к такси не при­выкла. Встретимся в десять утра. Я приеду на «подземке», выйду у Охотного ряда.

----- 4

<i> 

Марина Ивановна появилась ровно в десять. Ее сопровождал сын Мур, подросток на вид лет пятнадцати, красивый, в иностранной курточке и в крагах. Я увидел его в первый и в последний раз. Он простился с нами (с матерью довольно сухо) и направился к метро. На Марине Иванов­не был широкий синий берет и показавшийся мне тонень­ким длинный плащик, ниже лодыжек, на плече — ремешок от сумки.

Я подумал, что она одета не по сезону. В Москве уже было холодно, лежал на земле неплотный слой снега.

По предложению Марины Ивановны мы двинулись через Красную площадь к Замоскворечью. Она его хорошо знала, вспоминала мне неизвестные прежние названия улиц, сказала: «В этих местах жил Островский», и действи­тельно мы скоро увидели особнячок с мемориальной дос­кой на белой, в мокрых пятнах, стене.

Марина Ивановна была первым человеком «оттуда», с которым я встретился, и я жадно ее расспрашивал о тамош­ней русской жизни, о писателях..»

«Несколько раз она мне звонила по телефону. Не говорила «здравствуйте», а начинала, будто продолжая только что прерванный разговор:

— А знаете, вы были не правы...

Беседа, иногда длинная, что было не очень удобно в коридоре коммунальной квартиры, касалась, главным обра­зом, дел переводческих. Запомнил: Марина Ивановна переводила поэму Важа Пшавелы. Она спросила:

— Надо ли сохранить размер подлинника? Как это у вас принято?

— Не обязательно. К тому же есть традиция. Пушкин перевел стихотворение Мицкевича «Будрас и его сыновья» размером подлинника, а переводя другую вещь Мицкевича, «Воевода», сохранил строфику, но анапест заменил четырехстопным хореем.

Помолчав несколько секунд, Марина Ивановна сказала:— Мне надо подумать.

----- 5

<i> 

Перед своим отъездом в Узбекистан, а уезжал я надол­го, на два-три месяца, я ей позвонил. Марина Ивановна позавидовала мне: как хорошо в теплых краях!

В Москву я вернулся в июне, протелефонировал, мне ответили, что Марина Ивановна сейчас за городом. Я ре­шил, что приеду навестить ее в ближайшее воскресенье. В воскресенье началась вторая мировая. На пятый день ее я был направлен в Кронштадт для прохождения военной службы на Балтийском флоте. Поздней, холодной, мглистой, блокадной осенью начальник нашей писательской группы Вишневский сказал нам:

— Есть сведения из Москвы, что в эвакуации покончила с собой Марина Цветаева.

Нож прошел по моему сердцу.»

<b> 

Семён Липкин

</b> 

20 февраля 1988

________________________________

Спустя много лет в память об этом дне С.И. Липкин написал стихотворение - «Зимний закат»:

Вот я вижу тебя сквозь очередь,

Где в былое пятятся годы,

Соименница дерзкой дочери

Сандомирского воеводы.

Как привыкла ты, пообедали

В метростроевской мы обжорке,

На закате зимнем проведали

Те, что помнила ты, задворки.

Вот любуемся мы домишками

И церквами Замоскворечья,

На тебе, как на князе Мышкине,

Тонкий плащ топорщил оплечья.

О декабрьской забыв суровости,

Мне своим говорком московским

Сообщала старые новости

О Бальмонте, о Мережковском.

Притворились, что не заметили,

Как над нами кружится стужа.

Где присяжные? Где свидетели?

Где Париж? Где погибель мужа?

А порой от намека слабого

Поднималась надменно бровка...

Далека, далека Елабуга

И татарская та веревка.

1984

Публикация Victoria Chulkova