ПРАВИЛА ЖИЗНИ
Чувство полной свободы и совесть несовместимы. Все главное,
что есть в жизни, — в этом страшном противоречии. Об этом «Анна Каренина»,
которую я сейчас снимаю.
Борода у всех что-то выражает — или патриотизм, или
народничество. Моя — не идеологична. Я ее отрастил, в Калуге, в 1973-м. Не мог
побриться, не работала розетка в номере.
Пишу сценарии голым. Голый сажусь перед компьютером — и
пишу. Пока на мне хоть что-то одето — я не свободен.
Ненавижу мужеподобных женщин. В чем бы это ни выражалось: в
феминизме или метании молота. Все остальные женщины мне очень нравятся.
Отец умер рано. Меня воспитывала такая декадентская мама. А
папа был разведчиком, человеком необыкновенной созидательной воли. В детстве я
играл с Ким Чен Иром. Мой отец его отца — Ким Ир Сена — посадил на этот пост.
Готовил в СССР — и привез туда. Детство мое прошло в Пхеньяне. И пока отцы
стояли на трибуне, мы с Ким Чен Иром гуляли.
Что для меня значит Друбич? Когда мы познакомились, ей было
лет 13. С тех пор мы ежедневно перезваниваемся.
Всегда хотел быть спортивным, думать о здоровье. В смысле —
только хотел.
При первой встрече понимаю: доверять ли человеку. Чем дольше
знаешь — тем непонятней.
Пивные отличаются, как цифра и винил. Винил передает все
погрешности инструмента как живого предмета. Цифра — идеальное звучание. Пивных
в Москве много. А живых, человеческих — одна — две.
Как ни странно, я дружу с Ричардом Гиром. Лет уже 15.
Встречаемся то в Нью-Йорке, то в Токио. Выпиваем.
Главное, чтоб из левого уха ветер уходил в правое. Когда
работаю — знаю каждую склейку. А закончил — с трудом припоминаю сюжет. В конце
съемок всегда такое чувство: пришли бы, унесли эти коробки.
Квартиры мы всегда снимали. И я насобачился из поганейших
четырех стен делать превосходные дома.
Идейное кино — не для меня. Кино было и остается моим
способом чувственного познания мира.
Успех и совесть сегодня и на этой территории — вещи
несовместимые. Это знают даже дети.
Снимать кино — генетическая необходимость.
Не рукастый я. Руками могу делать только фотокарточки.
Если втягиваться в дело — то с головой. Когда я ставил на
Таганке, перевез туда кровать.
Замечательно, когда все делается само по себе — без
определенных целей и задач.
Женщины объясняются на каком-то диком языке — особенно когда
хотят быть искренними.
Если снимая картину, перестаешь ее делать для себя — она
оскоплена.
Если встать спиной к моему дому на Большой Бронной, все мои
жизненные интересы будут по правую руку — Мосфильм, пивная «Бахус» и ресторан
«Магнолия» — хибарка в Кунцево. Там я праздную все дни рождения. Это последнее
честное место в Москве. Теперь «Магнолию-говнолию» хотят закрыть. Я впервые
собираюсь выступить как социальное лицо — с протестом. Нельзя трогать
«Магнолию».
Не могу встречаться по делу в ресторанах. Если ешь — надо
замолчать, а не какие-то проценты делить.
Друбич для меня как любимый браунинг для Дзержинского. Или
играет Башмет на альте, он за него трясется. Я говорю: он что дорогой? Дорогой,
говорит, но не в этом дело. В качестве звука. Таня для меня как инструмент,
который я знаю очень хорошо. Когда она снимается в других картинах, я иногда
вижу, как все топорно. Можно микроскопом забить гвоздь? Можно. Иногда Таней
забивают гвозди.
Все свои деньги я трачу на обустройство всех мест, где бываю
— студию, дачу, дом в Москве. Люблю антиквариат, покупаю ткани, обои — знаю все
магазины и рынки.
http://esquire.ru/wil/solovyov
Комментариев нет:
Отправить комментарий