&emsp; &emsp;  ~ °l||l°~  <b> Кунсткамера </b>~ °l||l°~

<b>

Мария Капнист – Графиня из ГУЛага

</b>

<i>

Потомственная дворянка, графиня Мария Капнист, из рода поэта Василия Васильевича Капниста, родилась 22 марта 1914 года в Петербурге.

На острове Занте в Ионическом море находятся руины первого родового замка Капнистов (Капниссос — с греческого). Особенной храбростью и героизмом в боях с турками за независимость греческих островов отличался Стомателло Капниссос, которому был пожалован в 1702 году графский титул правителем Венецианской республики Алоизием Мачениги. Внук Стомателло, Пётр Христофорович воевал с турками на стороне российского императора Петра I, осел на Украине и вскоре умер.

Его сын Василий, переписав свою фамилию на “Капнист”, прославился в боях под Очаковом, будучи командующим казачьими войсками. За боевые заслуги царица Елизавета “высочайше пожаловала” Василию Капнисту родовые земли на Полтавщине. Там у него родилось шестеро сыновей, младший из которых, Василий Васильевич, стал великим украинским поэтом и драматургом.

Каждый из рода Капнистов имел много детей. Сыновья женились, дочери выходили замуж, отсюда их родственная связь с Апостолами, Голенищевыми-Кутузовыми, Гиршманами, Новиковыми, Гудим-Левковичами и многими другими известными фамилиями. Среди них есть род знаменитого запорожского атамана Ивана Дмитриевича Сирко. В 17 веке турки и татары называли его “урус-шайтаном”. Из 55 великих битв он не проиграл ни одной. Спустя три столетия в Петербурге обвенчались граф Ростислав Ростиславович Капнист и прапраправнучка Ивана Сирко Анастасия Дмитриевна Байдак. 22 марта 1914 года родилась у них дочка Маша.

Жила семья в шикарном доме на Английской набережной. В гости к Капнистам приходили самые известные и уважаемые петербуржцы, среди которых был и Фёдор Шаляпин, безумно влюблённый в Анастасию Дмитриевну. Она была очень красивой женщиной, знала восемнадцать языков, умела поддержать любой разговор, и певец не отходил от своей дамы, целовал ей руки и осыпал комплиментами. Обратил внимание Шаляпин и на юную Марию. Он давал ей уроки вокала и хвалил её первую сценическую работу в домашнем спектакле.

Переворот 1917 года не был для Капнистов неожиданностью. Жить в Петербурге становилось всё тяжелее, и вскоре Капнисты переехали в Судак. Мария Капнист – самая младшая из пятерых детей в дворянской семье. У юной Марии были гувернантки, учителя, шикарный особняк в Судаке на 70 комнат, но в семь лет для Марии Ростиславовны детство закончилось. «Когда появилась “чрезвычайка”, — вспоминала Мария Ростиславовна, — было вывешено объявление: всем дворянам, титулованным особам прийти в ГПУ, иначе расстрел. Когда кто-то спросил отца — графа Ростислава Ростиславовича Капниста: «Ты пойдешь?» — он ответил: «Я не трус». «Я умоляю, папа, не ходи!» Он ушел. А у нас был такой круглый стол. И вот я помню стакан — вдруг сам разбился на мелкие кусочки, как будто кто-то его ударил. Поздно вечером папа вернулся, но на следующий день его забрали. Потом его расстреляли... А тетю убили на моих глазах. Мне было около шести лет, но я помню лица тех людей. Один из них сказал другому, указывая на меня: «Смотри, какими глазами она на нас смотрит. Пристрели ее». Я закричала: «Вы не можете! У вас нет приказа!» Я тогда уже все знала. Три тысячи человек расстреляли за одну ночь. На горе Алчак. Никто не знает, что творилось в Крыму. Мы голодали ужасно. Мололи виноградные косточки... спаслись дельфиньим жиром — один рыбак поймал дельфина...»

Ростислав Ростиславович был расстрелян зимой 1921-го года. Как и почти все крымские дворяне. Дом Капнистов был разрушен, а братьям и сестрам пришлось скрываться. Спустя несколько лет красный террор распространился на оставшихся в живых членов семей. Крымские татары, чтившие память графа Капниста, помогли его вдове и дочке Маше бежать из Судака в их национальной одежде. В 16 лет Мария Капнист попала в Ленинград. Там она поступила в театральную студию Юрьева, а после её закрытия — в институт. Педагоги обещали ей большое будущее, разрешали выходить в массовках на профессиональной сцене. Но вскоре был убит Киров — близкий друг семьи Капнистов, и опять началась чистка. Мария не смогла доучиться. Судьба кидала её то в Киев, то в Батуми, то вновь в Ленинград. И в начале 1941 года “за антисоветскую пропаганду и агитацию” ей дали 8 лет, а отбывать срок пришлось все 15.

Сама Мария Ростиславовна о своей жизни в лагере рассказывала: «В один из лагерей Караганды — это место основали и обживали спецпереселенцы и мы, лагерники, — нас этапом пригнали ночью. Косы мои уже отрезали... Я уже хорошо знала цену ночным допросам, когда тебя или ослепляют и обжигают сверкающе-яркой лампой, или бросают в ледяную ванну. Знала, что бывает, когда тебя заприметит начальство... В женских лагерях были свои законы, может быть, ужаснее, чем в мужских. В Карлаге я познакомилась с Анной Васильевной Темировой, невысокого роста, необычайно красивой женщиной — корнями из терских казаков. Мы подружились, и тогда я узнала, что она — жена Колчака.

К моменту нашей встречи Темирова отсидела почти 18 лет. Анна была натура артистическая — лепила, рисовала. Вместе с ней ставили мы в бараке ночные спектакли. Женщины нас благодарили, и мы были благодарны всем, ибо это нас морально поддерживало. Мы делали саманные кирпичи. Сначала не выходило, а потом по 180 штук за день наловчились делать. Изнурительная работа в невыносимой жаре, воды чуть-чуть, в бараках ночью нестерпимо. Начальник лагеря Шалва Джапаридзе охоч до лагерных женщин. Ночью присылал “сваху” из наших же, лагерных, и она приводила ему назначенных. Как-то приходит такая в барак и говорит: “Шалва помирает, просит тебя написать письмо его дочке”. Я пошла... Когда он попытался меня схватить, ударила его от страха и ненависти... И Шалва решил отомстить. Конвойные бросили меня в мужской лагерь к уголовникам. Затаилась, жду. Подходит вразвалку старший. И где у меня силы взялись. Крикнула: “Черви вонючие! Война идет! На фронте гибнут ваши братья, а вы дышите парашей, корчитесь в грязи и над слабыми издеваетесь. Были бы у меня пули...” Один предложил убить меня, но тот, кто верховодил, приказал: “Пусть говорит — не трогай!“ Между ними началась свалка, конвоиры пришли, забрали меня. Лежу на нарах, думаю в отчаянии: не выживу. И приснился мне сон, помню до сих пор: лежит мешок с зерном на дороге, а люди смотрят на него и не знают, как взять. Не пойму, как очутилась возле мешка, подняла его и закинула на спину. И для меня он показался легким, как пух. Раздала людям пшеницу... На душе стало легко, светло. Проснулась и поняла: сон вещий. Делай людям добро и станешь всесильной. С тех пор стараюсь так делать.

Этапы, пересылки, лагеря. Никогда не говорили, куда ведут, дознавались потом сами. Навсегда в памяти этап от карагандинского лагеря в Джезказган. Пустыня. Палящее солнце. Сильный ветер с песком... Люди мерли как мухи. Мучила всех жажда. Запомнилась казашка, которая вышла с кувшином воды. Ей разрешили напоить самых слабых. Джезказган был чуть ли не самым страшным местом. Добывали уголь. Утром спускались в шахту, поднимались ночью... Нестерпимо болели руки и нога. Я была бригадиром. Однажды утром выписывала в конторе наряд и встретилась с конвоиром-казахом из карагандинского лагеря. Как же он воскрес? Ведь там, когда он выстрелил прямо в лицо той, которая отказалась стать его наложницей, мы сами скрутили его и живого засыпали песком... Узнав меня, ехидно усмехнулся и тут же начал страшно бить. Меня спасало, что мой друг Георгий Евгеньевич присылал посылки. Их появление было дивом, волшебной соломинкой жизни. Куда я ни попадала, как вездесущий дух он находил меня: объявлялся письмами, посылками. Каким чудом были эти посылки! Сколько было за эти годы ужасного, тяжелого... Но были и встречи, осветившие душу на всю жизнь.

Надежда Ивановна Тимофеева, старая большевичка, из Ленинградского обкома партии. Участвовала в революции, встречалась с Лениным. Как убежденно она говорила, что все это скоро кончится, партия вскроет истинных виновников зла! А забрали ее тоже вскоре после убийства Кирова. В лагере держалась гордо и достойно. И за это ее особенно ненавидело лагерное начальство и уголовники. Гляжу — исхудала, не выживет. Как же помочь? Умолила одного проверяющего из Ленинграда перевести мою Надежду в зону поселенцев. В ту же неделю ей разрешено было по лесу пройтись. Надежда Ивановна пошла и не вернулась, нашли ее мертвой. Так погибла замечательная женщина. А сколько их бесследно исчезло в пропасти лагерей...

Еще одно знакомство — с Даниилом Фибихом, писателем, тоже ленинградцем. И он заболел и исхудал до костей. Я очень волновалась за него. Однажды вечером даже проведала его: переоделась в мужскую одежду, пошла за санями в мужской лагерь. Нашла в темноте. Ибо он был почти двухметрового роста и ноги свисали с нар. Умоляла его не умирать. А утром с рассветом побежала в медпункт к сестрам Гамарник: спасите Фибиха, его уже, наверное, в коридор вытащили, пайку разбирают... Забрали его тогда в больницу, через трубку кормили, выжил Фибих... К осени болезнь и до меня добралась. Лежа в больнице, видела: много людей каждый день умирало. И что-то их очень быстро хоронили. И как так быстро успевали? Обнаружилось, что в гроб их только в больнице клали. А как вывезут из лагеря, покойниц “выгружали” из гроба в ущелье, и с “тарой” назад, чтобы использовать ее для других. Экономили. Сама не своя побежала к начальству, у меня, говорю, связи в Москве, не прекратите издевательство над мертвыми — доложу. Тайшет — последний круг моего ада.

Измученная и обессиленная, знала, что где-то растет дочка, которой уже три года. В начале марта 53-го нас неожиданно всех вывели во двор. Вышел начальник лагеря и сказал, что умер Сталин. Что тут началось! Истерика, крики, рыдания. Что делать? Всех нас теперь расстреляют! Я протанцевала вальс, и все решили, что я сошла с ума. Я часто давала повод так считать. Начальник объявил: уголовницам — отдыхать, фашисткам работать. Так называли нас, кто по 58-й. Это была наибольшая обида».

В Сибири появилась на свет её дочь Рада. Она родилась в тюремной больнице Степлага в Казахстане, где Капнист жила на поселении. В лагере в пустыне Джезказгана на работах в угольных рудниках беременную Марию Капнист с утра опускали в бочках на 60 метров вниз и лишь вечером поднимали наверх. С рождением Рады у Марии появился новый смысл жизни. Имя девочке Мария дала в честь героини рассказа Горького «Макар Чудра».

Радислава Капнист рассказывала: «Когда лагерное начальство узнало, что мать в положении, ее заставляли сделать аборт, — но мама отказалась. И тогда ей устраивали всякие пытки: опускали в ледяную ванну, обливали холодной водой. Она потом мне говорила: “Как ты выжила? Это же вообще невозможно!” Потом мать попала “под сапоги” одного надсмотрщика, который издевался над многими женщинами. Я была настолько крупным ребенком, что, когда мама меня регистрировала, мне дали на год больше. И отчество изменили: с польского Яновна почему-то на Олеговну. Даже в этом хотели маму обидеть». Отца своего Рада никогда не видела, он был инженер — Ян Волконский, из польских шляхтичей, влюблённый в Марию Ростиславовну. Позже он был расстрелян. Сама Мария Ростиславовна не очень любила говорить об этом. Лишь после ее смерти Рада нашла в документах матери фото отца.

«В нее невозможно было не влюбиться. Она была очень красивая в молодости, – рассказывала Радислава. – А в лагерях изменилась до неузнаваемости: приходилось натирать кожу углями, чтобы не приставало лагерное начальство. Угольная пыль не вымывалась еще долгие годы после освобождения. Я ходила в детский сад при лагере. Маме уже недолго оставалось отбывать срок, но однажды она увидела, как воспитательница бьет меня и приговаривает: “Я выбью из тебя врага народа”. Мама набросилась на воспитательницу. Избила ее. Возможно, все бы обошлось, но воспитательница оказалась любовницей сотрудника НКВД. Марии Ростиславовне дали еще 10 лет. Меня отправили в детский дом. Было тогда мне всего два годика, но я хорошо помню, как перед отъездом стояла в детском саду на подоконнике и кричала: “Мама!”».

Окончание следует ☝☟

&emsp; &emsp;  &emsp; ~ °l||l°~ °l||l°~ °l||l°~ °l||l°~ °l||l°~ °l||l° ~