<b> Дела
давно минувших дней… </b>
⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰
░ <i> ИСТОРИЧЕСКИЕ ЛИЧНОСТИ</i>
<b> Две жизни,
две смерти Исаака Иткинда </b>
⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘⌘
Эдуард Тополь
— Когда я работаю, —
заметил Иткинд, — я думаю: это будет мое самое лучшее. А закончу — и мне уже не
нравится. Думаю, надо было сделать не так, а так. Но умирающий Пушкин — это
было очень хорошо! Потому, что я его понял, я понял, как он умирал, как
мучился. Я лепил его лицо и сам плакал. Я думал, что сам заболел. Жена
испугалась, послала за доктором… Слушайте, я так долго живу, так долго… Я
каждое утро просыпаюсь, открываю глаза и удивляюсь: неужели я еще жив? Я думаю,
что должен обязательно попасть в рай — ведь там будет много обнаженной натуры и
райского дерева. Мне их всегда так не хватало на земле. И будет сколько угодно
свободного времени. Но вы знаете, я все равно боюсь умереть. Я прожил почти сто
лет, а все равно боюсь.
Знаете, почему? А вдруг рядом со мной похоронят
старушку лет восьмидесяти — и я всю вечность должен лежать с ней?! А? Это
сейчас у меня жена старая, только на тридцать лет младше меня, — вы же видели
ее, это Соня, которая в театре вахтершей работала. Ей ничего не нужно — только
деньги, деньги! Старая потому что! А тогда, до ареста, до 37-го года, у меня
была молодая жена, 26 лет ей было, ой, какая красавица, ой! Журналистка! Мне
было 66 лет, а ей 26, вы представляете?! Даже сорок, а не тридцать лет разницы,
но это было совсем другое дело. Как она меня любила, ой как любила! Она же за
мной в Сибирь поехала, в лагерь. Через проволоку хлеб мне давала… А потом
умерла от тифа. Здесь, в Казахстане…
И Иткинд, только что
смеявшийся над смертью, голодом, раем и адом, тихо сел на пень, старую
узловатую деревянную корягу, и, казалось, слился с ней, сам стал скульптурой
вечности. И только руки его — маленькие, темные, крепкие руки — почти
машинально бродили по узлам и суставам этой живой для него коряги, нащупывали в
ней что-то — то, что завтра оживет под его резцом для всех…
Я смотрел на его
руки, и он перехватил этот взгляд.
— Жалко, что я
больной и не могу работать. Я не могу не работать. Тут недавно умер один
режиссер. Он раньше часто приходил ко мне, и я видел, что он скоро умрет.
Потому что ему уже не давали работать. Режиссер — это очень плохая профессия.
Один не можешь работать. А у меня очень хорошая профессия, никто не может
отнять у меня работу. Вы знаете, почему я выжил в тюрьме?
Они арестовали меня, посадили в Петропавловскую крепость, в
подвал, в одиночку, и восемь месяцев следователь КГБ бил меня каждый день, даже
выбил мне барабанную перепонку в левом ухе. Все требовал, чтобы я написал, что
я японский шпион и какие секреты Балтийского флота я продал в Японию. А я не
мог это написать, потому что я не умел писать по-русски. И тогда они меня снова
били, и снова… Вы знаете, как я выжил? Я выжил потому, что у меня очень хорошая
профессия. Они давали мне один кусочек черного хлеба в день. Утром давали
кусочек хлеба — на весь день. Но я не ел этот хлеб до ночи. Я целый день лепил
из этого хлеба фигурки. Только вечером перед сном я ел этот хлеб.
Назавтра они меня снова били, но хлеб все-таки давали, и
поэтому я мог целый день лепить и не думать о них. Понимаете, я о них не думал!
Они меня пугали, а я не думал о страхе, я лепил. А те, кто думал о них целый
день, те писали им сами на себя, признавались, что они шпионы или замышляли
Сталина убить. И тогда их сразу расстреливали. А я ничего не написал, и меня
отправили в Сибирь, в лагерь. Там мне было совсем хорошо — я работал на
лесоповале, и вокруг было много дерева, и я мог по ночам резать по дереву и
делать разные скульптуры, и снова не думать о страхе. Конечно, когда умерла моя
жена, про меня все забыли, даже сын. И стало уже не так хорошо. Особенно когда
отослали сюда, в Казахстан. Здесь за дерево нужно было платить…
Я слушал Иткинда и
пытался представить себе тот путь, который прошел этот маленький великий старик
из девятнадцатого века в двадцатый. Из еврейского гетто в Вильненской губернии,
из раввинов местечковой синагоги — к нелегальной жизни у московских
проституток. А потом с высот славы — в каменные подвалы Петропавловской
крепости, самой знаменитой русской тюрьмы, где еще в восемнадцатом веке сидели
царские преступники. Восемь месяцев каменной сырой одиночки, каждый день —
избиения и кусок черного хлеба на весь день. И дальше — сибирские и казахские
лагеря, полное забвение всеми на 30 лет. 30 лет — это же целая жизнь!..
≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡
❐
Продолжение следует…
Комментариев нет:
Отправить комментарий